Александр Мень. История религии. Учебник. Том1.
Глава III.. У ВРАТ МОЛЧАНИЯ
Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до Р.Х.
КИТАЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
На берегах Хуанхэ Китай, VIII-VI вв. до Р.Х.
Высокий желтолицый старик с длинной бородой, густыми черными бровями
и голым шишковатым черепом. Таким запечатлели его китайские художники.
Нередко его изображали сидящим на быке, который уносил его в далекие неведомые
края. По преданию, последним, кто видел старика, был начальник пограничной
заставы, получивший от него на память удивительную книгу «О пути к
добродетели». Расставшись с ним, мудрец отправился куда-то далеко на Запад.
Фигура его растаяла, подобно призраку, среди горных проходов. С этого дня
никто о нем больше не слышал.
Рис. 63
Храм Неба. Пекин. 1420 г.
Он был известен всем под прозвищем Лао-цэы, что значит «Старое дитя»
или «Старый мудрец». Временем его рождения многие считали 604 г. до Р.Х.
Свое учение философ изложил в «Дао дэ цзине» — книге «О пути к добродетели».
Лао-цзы родился в стране, само название которой уже давно стало синонимом
всего консервативного, рутинного, неподвижного.
В китайской религии, как и в большинстве языческих культов, сохранились
следы первоначального единобожия. Китайцы знали о некоем Верховном начале,
которое называли Тянь (Небо) или Шан-Ди (Господь). Характерно, однако,
что это Высшее начало почиталось праотцем народа, как бы главой огромной
семьи китайцев. Поэтому к нему подобало относиться с таким же, если не
с большим, уважением, как к вану* главе рода или старшему в семье. Это
«почтительное» отношение выражалось, в частности, в жертвоприношениях Небу.
Царь, будучи потомком Верховного Царя Неба, был одновременно и верховным
жрецом. Его приближенные и главы родов также имели жреческие полномочия
и совершали ритуалы, посвященные богам и духам. Поэтому не было необходимости
в особом священническом сословии.
_________________________________________________________________
* Ван — княжеский титул в Древнем Китае.
С VIII в. до Р.Х. в Китае настало неспокойное время; старинные песни
полны жалоб на неурядицы и междоусобицы. Соперничество феодальных князей,
жестокость и произвол, рост преступности, грозные стихийные бедствия —
таковы были черты эпохи.
И тогда-то появляется «Старый мудрец» Лао-цзы и без назойливости суетливых
«ученых», без шума, как бы шепотом на ухо всему миру сообщает открывшуюся
ему тайну вещей.
«Есть бытие, — говорит он, — которое существует раньше, нежели небо
и земля. Оно недвижимо, бестелесно, самобытно и не знает переворота. Оно
идет, совершая бесконечный круг, и не знает предела. Оно одно только может
быть матерью неба и земли. Я не знаю его имени, но люди называют его Дао».
Дао буквально означает «Путь», но в китайском языке оно обладает таким
же многогранным смыслом, как греческий термин «Логос». Им обозначали правило
и порядок, смысл и закон, высшую духовную Сущность и жизнь, пронизанную
этой Сущностью.
Поскольку Дао — духовное начало, его невозможно постичь ни зрением,
ни слухом, ни осязанием. Все видимое бытие бесконечно ниже его. Поэтому
философ осмеливается назвать Дао Небытием. Оно не существует так, как существуют
горы, деревья, люди. Его реальность превосходит реальность земного и чувственного.
«Смотрю на него и не вижу, а потому называю его Невидимым. Слушаю его
и не слышу, поэтому называю его Неслышимым. Пытаюсь схватить его и не достигаю,
поэтому называю его Мельчайшим... Оно бесконечно и не может быть названо.
Оно снова возвращается в Небытие. И вот называют его формой без формы,
образом без существа... В мире все вещи рождаются в бытии, а бытие рождается
в Небытии».
Мудрец созерцает Дао, не выходя из дома: «не выглядывая из окна, он
видит естественное Дао». Условием «достижения Дао» является самоуглубление
и духовное очищение. «Кто свободен от страстей, видит его чудесную тайну»;
тот, кто достигает созерцания Божества, сливается с Ним воедино, обретая
вечный покой. «Человек с Дао — тождествен Дао», он как бы покоится в лоне
бытия, наслаждаясь неизреченной тишиной и ощущая, как в его душу вливается
сама Вечность.
Рис. 64
Лао-цзы уезжает на Запад. Статуэтка
Люди терзаются алчностью, завистью, честолюбием. Правители угнетают
народ, соперничают друг с другом, поднимают войска, чтобы захватить чужие
земли. Философ обращается к царям и полководцам, кричащим о своих триумфах:
«Прославлять себя победой — это значит радоваться убийству людей... Если
убивают многих людей, то об этом нужно горько плакать».
Вообще вся человеческая деятельность представляется Лао-цзы бесплодной
суетой. Люди торопятся, копошатся, мятутся, а Дао пребывает в божественной
безмятежности. Не двигаясь, оно движется, не делая, оно творит.
Человеческие знания, науку и просвещение, обычаи и социальные нормы
цивилизации — все это Лао-цзы безоговорочно отметает.
Рассказывали, что некоторые последователи Лао-цзы уходили в горы и
жили там, погруженные в созерцание и безмолвие. Они восседали неподвижно
среди скал многие годы; лица их омывал дождь, ветер расчесывал волосы,
их руки покоились на груди, обвитые травами и цветами, растущими прямо
на их теле.
Говорят, что Конфуций, всю свою жизнь посвятивший пропаганде древних
обрядов, посетил однажды Старого мудреца, и тот убеждал изумленного Конфуция
в том, что все его попытки усовершенствовать общество путем искусственной
регламентации обречены на бесплодие. Для того чтобы достичь совершенства,
нужно возвыситься над всем временным и спокойно плыть по течению великой
реки Жизни. «Голубь белый не потому, что он каждый день купается».
Быть может, наиболее прямыми духовными наследниками «Дао дэ цзина»
явились люди искусства. В атмосфере умеренности и здравого смысла китайские
поэты умели, сбросив все путы, сберечь священное безумие, которое завещал
им Лао-цзы. Они внимали голосу Дао и отдавались его баюкающему шепоту.
А художники искали в красоте природы той священной «естественности», которая
возвращала их в лоно Целого. С каким-то поистине религиозным благоговением
китайские живописцы изображали природу: причудливые скалы, побеги бамбука,
пестрых бабочек, золотых рыбок и птиц.
Для европейца, который хотел бы найти путь к пониманию самого ценного,
что есть в душе китайской культуры, эти изумительные шедевры могут послужить
первой ступенью. Здесь, как нигде в Китае, мы обнаруживаем те общечеловеческие
духовные корни, которые являются залогом сближения всех народов.
По заветам предков
Китай, 551-479 гг. до Р.Х.
Имя Конфуций — латинизированная форма китайского имени Кун-цзы, т.
е. учитель Кун. Он родился в княжестве Лу около 551 г. до Р.Х. Семья его
принадлежала к старинному аристократическому роду, к тому времени почти
разорившемуся.
Конфуций в душе всегда был служилым человеком, честным чиновником,
его постоянно заботили непорядки в стране. Под влиянием того, что он видел
на службе, и того, что он нашел в старых книгах, у него сложилось убеждение,
что народ давно сбился с дороги и что только возврат к древнему укладу
жизни может спасти его.
Конфуций не задавался вопросами о смысле жизни, о Боге и бессмертии.
Его не волновали тайны природы и трагичность человеческого существования.
Главным для него было найти путь к спокойному процветанию общества.
На вопрос, существует ли бессмертие, Конфуций уклончиво отвечал: «Мы
не знаем, что такое жизнь, можем ли мы знать, что такое смерть?»
Конфуций считал, что человек должен научиться без всяких наказаний
следовать правилам гуманности и этикета. Гуманность и этикет упрочают семью;
в свою очередь, это создает мир в государстве, а государство, в котором
все благополучно, принесет человеку счастливую жизнь.
Таким образом, перед нами первая в истории попытка построения автономной
морали, которая не связана с религией и Откровением. Здесь обнаруживается
ахиллесова пята конфуцианского учения. Выступая против тех, кто желал строить
общество только на насилии и страхе наказания, Конфуций захотел утвердить
его на чисто этических принципах, между тем сами эти принципы оказывались
у Конфуция без опоры. Он верил в то, что человек по природе больше склонен
к добру, чем ко злу, и надеялся на эффективность нравственной проповеди.
В то время как Лао-цзы проповедовал «недеяние» и первобытную простоту,
Конфуций настаивал на необходимости активного вмешательства в ход событий.
Конфуций постоянно указывал на необходимость нравственного авторитета
правительства. «Правление есть исправление, — говорил он князю. — Если
вы будете показывать пример справедливости, то кто осмелится поступать
несправедливо?.. Если вы не будете алчны, люди не станут воровать».
Но как направить правительство по пути осознания его нравственного
долга? У Конфуция и на это был готов ответ. Правитель должен иметь возле
себя ученого, который руководил бы его поступками, был бы голосом его совести
и блюстителем традиций. Такую роль советника Конфуций, естественно, предназначал
себе.
Рис. 65
Четырехликий Шивилингам. V в.
Постепенно Конфуцию пришлось убедиться в том, что князья меньше всего
интересуются его наставлениями. С тех пор он окончательно «познал веление
Неба»: пусть ему не суждено быть министром, он найдет другой способ служить
народу.
Начались годы скитаний. Конфуция повсюду сопровождала большая толпа
учеников, которые делили с ним тяготы кочевой жизни.
Ученики похоронили Конфуция со всей строгостью древнего погребального
ритуала. Впоследствии над его могилой был воздвигнут храм, где многие поколения
приносили жертвы перед его поминальной доской*.
_________________________________________________________________
* Поминальная доска — в китайской культуре памятником усопшему служила
стела с его жизнеописанием, включающим восхваление характера, знаний и
деяний.
Конфуцианский идеал — не просто экзотическая философия, а первая попытка
сформулировать учение о том, что конечная цель человека — чисто земная,
что нравственность может быть укреплена независимо от религии, что все
высшие запросы духа могут быть устранены из сознания, а трагичность жизни
преодолена созданием гармоничного общества. Совершенно очевидно, что эта
доктрина — общечеловеческий соблазн, а не просто китайское изобретение.
Китай, таким образом, выдвинул два крайне противоположных решения проблемы
жизни. С одной стороны, Лао-цзы возвестил миру о тайне Высшего Бытия и
призвал к мистическому созерцанию. А с другой — Конфуций объявил высшей
ценностью земное существование и увидел спасение в устойчивом общественном
режиме.
ИНДИЯ ОТ БРАХМАНИЗМА ДО БУДДЫ
«Тайное учение»
Индия, ок. 800-600 гг. до Р.Х.
В ту эпоху, когда в Израиле пророк Илия боролся с Ваалом* а в Ионии
Гомер воспевал Троянскую войну, в лесах Индии, окружающих города и селения,
появляются толпы странных обитателей; почти обнаженные, прикрытые лишь
длинными космами спутанных волос, с исхудалыми лицами, — новые насельники
джунглей могут показаться лесными духами, порождениями диковинных тропических
чащ. Индийцы называют этих пустынников муни.
______________________________________________________________________
* Ваал — языческое божество; часто ваалам приносили человеческие жертвы;
об Илии и жрецах Ваала см. 3 Цар 18.
В Индии к тому времени воцарилось самое грубое идолопоклонство: над
алтарями стали воздвигать устрашающих кумиров, творцами которых руководило
болезненное воображение.
Если в эпоху Риг-Веды кровавые жертвы были редки, то теперь человеку,
который дарил богам негодных коров, грозили адом. Вознося жертву на алтарь,
человек обращался к божеству со словами: «Если ты дашь мне — я дам тебе,
если ты наградишь меня — я награжу тебя», и таким образом он заключал «контракт»
с потусторонними силами.
Это была болезнь, свойственная, как мы видели, всем древним религиям.
Но в одних случаях мертвящий магизм погребал родник духа под пирамидой
обрядов, в других же — жажда истины вновь прорывалась через все наслоения.
Эта жажда и привела в джунгли молодых индийских отшельников.
К шалашам отшельников бесконечной вереницей текли ученики, и здесь,
вдали от страстей и шума, в сказочном царстве тропических чащ, «гуру»*
вели долгие беседы с юными богоискателями.
______________________________________________________________________
* Гуру — учитель, наставник в индийской религиозно-философской традиции.
В чем сущность мудрости муни, ради которой ученики оставляют светскую
жизнь и ее удовольствия?
Мы никогда не узнали бы об этом, если бы индийские гуру не сохранили
записей своих бесед, размышлений, притч, мистических поэм. Они были впоследствии
включены в веды под общим названием «Упанишады».
Претендуя на познание всех тайн природы и человека, авторы Упанишад
слишком пренебрегали разумом. Сколь бы ни была глубока сила интуиции, она
всегда нуждается в помощи разума как начала кристаллизующего и дополняющего
то, что открыто созерцанием.
Страницы Упанишад пестрят вопросами, их несметное число, одни порождают
другие. Порой кажется, что это голос самого человечества, вопрошающего
и испытующего, для которого весь мир — загадка.
За всеми вопросами Упанишад кроется один, который и тревожит более
всего: есть ли смысл в человеческом существовании? Как связан тленный с
Нетленным, с Вечностью? Ведь только через эту связь человек приобщается
к подлинной жизни.
За пределами всего тварного и ограниченного мистическому оку открылась
Реальность, которую Лао-цзы называл Дао, Будда — Нирваной, каббалисты*
— Энсофом, христиане — Божественной Сущностью, Божеством.
______________________________________________________________________
* Каббалисты — приверженцы одного из течений ветхозаветной мистической
философии.
На чем зиждется мироздание? — ставят вопрос Упанишады. И они же дают
ответ: только на Брахмане*, хотя Вселенная и не сознает этого. Аскет Уддалака
объяснил это своему сыну, прибегая к сравнению с деревом. «Как эти соки
не знают различий и не говорят: я сок этого дерева, я — сок того дерева,
точно так же, дорогой мой, все эти творения, входя во сне в Сущее, поистине
не знают этого и не говорят: мы входим в Сущее». Бессознательное состояние,
транс — вот что приводит мир и человека к их подлинному истоку, к неподвижной
божественной Субстанции.
В творении Упанишады видят не что иное, как рождение, эманацию, излияние
мира из недр Абсолюта.
______________________________________________________________________
* Брахман — так в индуизме обозначается перводвижущее начало, первооснова
всякого бытия.
«Как паук выпускает из себя и вбирает в себя паутину, как растение возникает
на земле, как волосы возникают на голове человека, так из Непреходящего
возникает все в этом мире».
Тем самым зачеркивается грань, которая отделяет Абсолют от твари, они
оказываются по своей природе тождественными.
Рис. 66
Кришна, поднимающий гору Говардхан. Миниатюра. XVIII в.
Тут мы видим коренное отличие брахманизма от библейского Откровения,
утверждающего чудо творческого акта как основу отношений Бога и мира. Слово
Творца вызвало Вселенную из небытия. Мир не есть Божество, и именно поэтому
между Несозданным и тварью возможны встреча, союз, диалог. В брахманизме
такому отношению нет места, ибо все есть Бог.
Мир создан Разумом и Любовью, поэтому он наделен свободой. И даже тогда,
когда, пользуясь этой свободой, он удаляется от Бога к небытию, он продолжает
оставаться в сфере Любви. «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего
Единородного...» (Ин 3:16). Высшая любовь оказывает свое творческое воздействие
и на падший мир.
Не так понимали основу миротворения ясновидцы Индии. Опьяненные священным
мраком экстаза, единожды прикоснувшись к мистической чаше, они оказались
не в силах постичь истинное назначение зримого мира. Он утратил для них
всякую ценность.
Человек должен навсегда отбросить все, что связывает его с миром, вооружиться
методами созерцательной йоги, поднимаясь по ступеням экстаза.
Отрешенному чужды не только обряды, но и все, чем живут люди: ненависть
и любовь, добро и зло. Он бесконечно далек от слабых и невежественных,
он — сверхчеловек.
Естественно поэтому, что брахманская религия не вышла за пределы отшельнических
скитов.
Провозвестие Кришны. Бхагавад-Гита
Индия, ок. 600 г. до Р.Х.
Постоянный гнет обыденности давит на сознание человека; большинство
из нас значительную часть своей жизни не может вырваться из-под ее ига.
Чувство обыденности есть величайшая ложь, затмевающая наше сознание. Эта
серая отрава искажает подлинную картину мира, пропитанный ею человек утрачивает
чувство тайны, чувство чудесного, он перестает ощущать дыхание Вечности,
он забывает что она где-то рядом. Мы так же легко погружаемся в суетный
поток обыденности, как забываем, что земля наша есть лишь планета, проносящаяся
в ледяной пустоте Вселенной. Кто знает, не явилось ли чувство обыденности
как бы защитной реакцией слабеющего духа перед могучим натиском высшей
реальности бытия? Быть может, мы уже неспособны постоянно выносить ее свет?
И вот наши духовные глаза закрылись, наша интуиция притупилась, исчезли
лики и живые духовные силы, серая пелена опустилась на все; воцарилась
обыденность... но время от времени дух, просыпаясь, делает отчаянные попытки
освободиться от лживой иллюзии обыденности, вернуть себе утраченное мироощущение,
в котором вновь заговорят мертвые вещи, в котором все зазвучит, затрепещет,
обретет таинственный и многозначительный смысл. Как вспышки молний, эти
возвраты духовного видения освещают наш унылый путь. Если бы смерть застала
нас в такую минуту, как ничтожна была бы она тогда, как безболезненно было
бы ее жало! В минуты духовного просветления мы ее не боимся. Но кто может
похвалиться, что это просветление сопутствует ему всегда? Даже величайших
святых оно покидало.
И вот во мраке между двумя озарениями неземных светов мы стараемся
удержаться от падения, продолжать свой путь, призывая на помощь всю силу
разума и воли.
Ответом на этот вопль души, на это стремление к Богу явилось в Индии
новое религиозное течение, связанное с именем Кришны Васудевы. Время его
жизни относят обычно к VI в. до Р.Х. Никаких записей от него не осталось.
Памятником учения Кришны является Бхагавад-Гита, т.е. «Песнь Господня»
— одно из величайших произведений религиозной поэзии всех времен и народов.
В чем же отличие кришнаизма от брахманизма? Оно заключается в том,
что, согласно Кришне, к совершенству ведет не только мистическая отрешенность,
но и бхакти — любовь, благоговение, вера.
Всякий, кто с доверчивым сердцем прибегает к Богу, не погибнет, кем
бы он ни был.
«Ищущие у Меня крова,
Хотя бы они были дурного лона:
Женщины, вайшьи, даже шудры*.
Идут путем высочайшим».
______________________________________________________________________
* Вайшьи и шудры — низкие касты и их представители в сложной социальной
системе Индии.
Вот поистине голос Божий! Любовь человека не тщетна, молитва его не бессмысленна, упование его не ложно.
Рис. 67
Кришна, поднимающий гору. Рельеф. XII в.
Рис. 68
Голова Будды. Таиланд. XV— XVI вв.
Возвышенно учение Гиты о вере спасающей, о личном любящем Боге, благороден
призыв ее к действию и бескорыстию, трогательной теплотой дышат ее строки,
когда она касается этих предметов, строки, иногда называемые «индийским
евангелием». Но все это не должно заслонить того факта, что это — лишь
отдельные огоньки во мраке языческой ночи. И нигде эта тьма не предстает
с такой силой, как в самой Гите!
Рядом с образом высшего благого Бога мы видим в ней вновь Сверхсущее
Начало, которое извечно вращает мир, как на гончарном круге. В бесцельной
космической игре, в круговороте Вселенная то рождается из Молчания, то
вновь исчезает в нем. Непреходящий ввергает излившийся из него мир в колесо
кармы, и горе тому, кто восстает против божественного кружения. Ради чего
и для чего совершается это кружение? Нет конца, смысла и цели у бытия.
Ничего изменить невозможно.
Учение Гиты не послужило началом духовного переворота в Индии. Пусть
и сейчас мы восхищаемся многими ее строками — не следует переоценивать
ее положительной роли в религиозной истории. Люди немудрящей и простосердечной
веры не пришли через Кришну к единобожию. Мифология, как и прежде, продолжала
громоздить монстров и наполнять храмы безобразными кумирами. Так постепенно
складывался индуизм — эклектическая религия современной Индии, в которой
безнадежно перемешаны идеи великих мистиков и поэтов с извращенным народным
суеверием.
ЖИЗНЬ И ПРОПОВЕДЬ БУДДЫ ГАУТАМЫ
Шакийский отшельник
Северо-Восточная Индия, ок. 530 г. до Р.Х.
Народ видел в отшельниках носителей духовной жизни и мудрости. И именно
потому, что отшельники были искателями истинной жизни, отвергавшими жизнь
ложную, и пришел к ним юноша, которого они стали называть «Шакия-муни»,
или «Шакийский отшельник». Его имя было Сиддхарта, а фамильное прозвище
Гаутама. Он родился около 563 г. до Р.Х. близ Гималаев, на границе Непала.
В Лумбини, неподалеку от города Капилавасту, и доныне сохранился памятник
с надписью: «Здесь родился Возвышенный».
Рис. 69
Сидящий Будда. 110 г.
Рис. 70
Голова Будды. VI в.
Отец Сиддхарты Шуддходана был раджой полузависимого княжества. Мать
Сиддхарты умерла через несколько дней после его рождения. Раджа, безумно
любивший ее, перенес все свое чувство на сына. Его рано стал тревожить
характер ребенка. Еще мальчиком Сиддхарта любил предаваться смутным грезам
и мечтам; отдыхая в тени деревьев, он погружался в глубокие созерцания,
переживая моменты необыкновенных просветлении. Эти сладостные мгновения
врезались в его память на всю жизнь. Боги, гласит предание, незримо окружали
Возвышенного и внушали ему любовь к мистической жизни.
Шуддходана решил любым способом отвлечь сына от его мыслей и настроений.
Для этого он не жалел средств. «Для меня, — вспоминал впоследствии Будда,
— во дворце родителя моего были устроены пруды, где цвели в изобилии водяные
лилии, водяные розы и белые лотосы; благовонные одежды из тонкой ткани
носил я; из тонкой ткани был тюрбан мой и верхнее и нижнее платье; днем
и ночью осеняли меня белым зонтом из опасения, как бы прохлада, или зной,
или пылинка, или капля росы не коснулись меня. И было у меня три дворца:
один для зимнего житья, другой для летнего и третий для дождливой погоды
года».
В тех редких случаях, когда царевич покидал свои сады и дворцы, по
приказанию Шуд-дходаны с его пути прогоняли всех нищих и больных. Люди
должны были одеваться в лучшие одежды и с радостными лицами приветствовать
Сиддхарту.
Но возможно ли спрятать жизнь от юноши, который с ранних лет задумывается
над ее тайнами, можно ли скрыть от него ту печальную истину, что все вокруг
полно страдания? Своими усилиями Шуддходана сделал только еще нежнее и
уязвимее душу сына. Легенда рассказывает, что однажды царевич, гуляя со
своим возницей Чанной, неожиданно увидел дряхлого старика и, пораженный
его видом, стал расспрашивать слугу о старости. Он был потрясен, когда
узнал, что это общий удел всех людей.
Царевича охватило отвращение ко всему, ничто не могло возвратить безмятежного
детства. Мир, жизнь оказались неприемлемыми. Это было восстание против
самых основ мироздания, мятеж надысторического значения.
«И вот, — рассказывал Будда, — еще в расцвете сил, еще блестяще-темноволосым,
еще среди наслаждений счастливой юности, еще в первую пору мужественного
возраста, вопреки желанию моих плачущих и стенающих родителей, обривши
голову и бороду, покинул я родной дом свой ради бесприютности и стал странником,
взыскующим блага истинного на несравненном пути высшего мира».
В то время ему шел тридцатый год.
Изучив философские системы и поняв, что они не могут помочь разрешить
мучившие его проблемы, Гаутама захотел обратиться к йогам-практикам.
Рис. 71
Статуя Будды. Пещера Юньган. Китай. V в.
Целый год он жил среди них, наблюдая их сверхчеловеческие подвиги, ведя
с ними беседы, размышляя об их удивительном пути. Кое-что очень понравилось
ему. Одного не мог он понять: почему многие отшельники, изнуряя свою плоть,
стремятся не к высшей свободе от страданий, а к лучшему возрождению в будущем
или к временному блаженству среди светлых небожителей. Эти цели казались
ему недостойными.
Покинув своих наставников-йогов, Гаутама уединился в джунглях, чтобы
самому бесстрашно ринуться по пути самоистязания.
Для изнеженного аристократического юноши это было подлинным героизмом.
Но он решил, что не остановится ни перед какими испытаниями ради того,
чтобы достигнуть просветления и познать истинный путь спасения. Шесть долгих
лет он бродил в чаще, почти ничего не ел, лицо его стало страшно, оно почернело
и невероятно исхудало, кожа сморщилась, волосы выпали, он стал похож на
живой скелет.
Рис. 72
Пещерный храм Юньган. Китай. V в.
И вот в один прекрасный день, когда после многочасовой неподвижности
Гаутама пытался подняться, ноги, к ужасу наблюдавших эту сцену друзей,
отказались его держать, и он замертво свалился на землю. Все решили, что
это конец, но подвижник был просто в глубоком обмороке от истощения.
Отныне Гаутама решил отказаться от бесплодного самоистязания.
Счастливый случай помог ему. Дочь одного пастуха, сжалившись над аскетом*,
принесла ему рисовой похлебки. Гаутама принял ее подаяние и впервые за
долгое время утолил свой голод. С этого момента он навсегда отказался от
крайностей аскетизма и признавал полезными лишь умеренные его формы.
______________________________________________________________________
* Аскет — человек, отрешившийся от всего, что считается приятным, ради
достижения духовного совершенства.
Весь день он отдыхал в тени цветущих деревьев на берегу реки, а когда солнце склонилось к западу, устроил себе ложе среди корней огромного баньяна и остался там на ночь.
Рис. 73
Будда, увенчанный короной XI в.
И тут произошло самое значительное событие в жизни Гаутамы. Раздумья
и муки, искания и самоотречения, весь его внутренний опыт, чрезвычайно
изощривший и утончивший душу, — все это как бы собралось воедино и дало
плод. Явилось долгожданное «просветление». Внезапно Гаутама с необыкновенной
ясностью увидел всю свою жизнь и почувствовал всеобщую связь между человечеством
и незримым миром. Вся Вселенная как бы предстала перед его взором. И всюду
он видел быстротечность, текучесть, нигде не было покоя, все уносилось
в неведомую даль, все в мире было сцеплено, одно происходило от другого.
Таинственный сверхчеловеческий порыв уничтожал и вновь возрождал существа.
Вот он, мучитель мира! Вот он, «строитель дома»! Это Тришна — жажда жизни,
жажда бытия. Это она возмущает мировой покой. Сиддхар-те казалось, что
он как бы присутствует при том, как Тришна вновь и вновь ведет к бытию
ушедшее от него. Теперь он знает, с кем нужно бороться, чтобы обрести избавление
от этого страшного мира, полного плача, боли, скорби. Отныне он стал Буддой
— Просветленным.
С этого момента и до последних дней Гаутамы мы будем встречаться с
удивительным воздействием его на души людей. Самые невероятные притязания,
самые горделивые эпитеты по отношению к себе, провозглашение своей святости
и совершенства — все это не только не вызывало возмущения у большинства
его слушателей, а, напротив, обладало для них особым очарованием и притягательностью.
Рис. 74
Будда, произносящий проповедь. VIII в.
Однажды Будду спросили, какова посмертная участь одного великого подвижника.
Он ответил лишь, что для человека, который изжил в себе тяготение к психофизическому
бытию (нама-рупа), нет ни рождения, ни смерти. Таким образом, главный упор
Будда делает на то, что уже здесь, при жизни, человек может обрести состояние
бесстрастия, покоя, просветления, т. е. стать причастным нирване.
Можем ли мы сказать с достоверностью, что понимал сам Будда под словом
«нирвана»?
Будда сравнивает нирвану с «миром и мудростью», а его ученики считали
величайшей заслугой учителя это овладение страстями и обретение «дивного
бессмертия».
Итак, единственная достойная человека цель — это освобождение, свобода
от всего, и в том числе от самого себя. Для этой цели Будда предлагает
«восьмеричную систему».
Что же заключено в «восьмеричной дороге», которую предлагает Будда?
Это:
1. Правильные взгляды, т. е. взгляды, основанные на «благородных истинах».
2. Правильная решимость, т. е. готовность к подвигу во имя истины.
3. Правильная речь, т. е. речь доброжелательная, искренняя, правдивая.
4. Правильное поведение, т. е. непричинение зла.
5. Правильный, т. е. мирный, честный, чистый, образ жизни.
6. Правильное усилие, т. е. самовоспитание и самообладание.
7. Правильное внимание, т. е. активная бдительность сознания.
8. Правильное сосредоточение, т. е. верные методы созерцания и медитации.
Овладение этими принципами рассматривалось Буддой как некий ряд постепенно
восходящих ступеней.
На вершине лестницы, ведущей к нирване, мы находим высшее просветление,
состояние самбодхи (самадхи), когда все человеческое исчезает в человеке,
когда угасает его сознание, когда оцепеневает его тело, когда над человеком
не властны никакие законы, ибо он погружается в непостижимое «безветрие»
нирваны. Цель достигнута: кончен поток, погас вечно трепещущий огонь.
И тут-то обнаруживается во всей своей беспощадности леденящее душу
«открытие» буддизма: человек одинок, невыразимо одинок в этой жизни. Все
пусто и бессмысленно. Нет Бога над нами, «в небе нет пути», некому молиться,
не на кого надеяться, никто не вольет сил в слабеющего человека, который
идет по своей темной стезе. Неоткуда ждать помощи. Человек, спаси себя
сам! Не пустая ли это фраза? Можно ли вытянуть самого себя за волосы?
Спасение и обретение нирваны Будда обещал только аскетам, покинувшим
свой дом и освободившимся от всех привязанностей. Кроме подвига личного
совершенствования, монахи обязаны были заниматься усиленной пропагандой
идей учителя. И, разумеется, встречая интерес и сочувствие, они не могли
всех ввести в орден. Поэтому возникла проблема буддистов-мирян.
Будда решил эту проблему довольно просто. Истинными его последователями
оставались монахи, а «упасаки» — миряне, принявшие его учение, — оказывались,
так сказать, на положении «оглашенных»*, готовящихся к посвящению. В отличие
от монахов мирянам давался простой этический кодекс Панча Шила (Пять заповедей),
сводившийся к следующему:
______________________________________________________________________
* Оглашенные — в христианской церкви те, кто готовится к крещению,
считается учеником, но не полноправным членом общины. По правилам, они
не должны присутствовать при Евхаристии.
1. Воздерживайся от убийства.
2. Воздерживайся от воровства.
3. Воздерживайся от блуда.
4. Воздерживайся от лжи.
5. Воздерживайся от возбуждающих напитков.
Помимо этих заповедей, похожих на те, которые провозгласил Моисей на
восемь веков раньше, «упасаки» должны были блюсти верность Будде, его учению
и ордену.
Вероятно, любовь к опрятности была привита Гаутаме с детства, поэтому
он восстал против обыкновения аскетов своего времени ходить вечно грязными.
Путешественников и в наши дни пугает вид этих диких фигур, с ног до головы
покрытых пеплом, коровьим пометом и грязью. В буддийском же ордене строго
следили за личной гигиеной монахов, и помещения, в которых они жили, постоянно
содержались в образцовом порядке и чистоте.
Эти благоустроенные колонии, где люди жили, предаваясь размышлениям,
созерцаниям и поучительным беседам, привлекали всех усталых и угнетенных.
Буддийские монастыри многим казались обетованной землей, в которой можно
было наконец обрести мир и свободу.
На последних часах жизни Гаутамы лежит печать непреодолимой трагичности.
Он умирает не как Сократ, верящий в бессмертие, не как мученик, скрепляющий
кровью свое учение и торжествующий над злом, а как человек, признавший
мировое зло и подчинившийся ему. Все преходяще, все течет! Ищите в этом
утешение! Вот итог...
Рис. 75
Будда врачующий. Корея. Иконостас. XVIII в. Фрагмент.
Энергичная миссионерская деятельность монахов приводила к буддизму много
новообращенных. Народ все больше тянулся к этой новой религии, которая
обещала спасение независимо от касты, не отягощала избытком обрядов, проповедовала
доброту и кротость.
Гаутама стремился развенчать преходящую жизнь, представить ее как царство
страданий, смерти и уродства. Но его последователи посвятят себя заботам
о людях и их благе на земле. Они станут трудиться над созданием буддийской
культуры.
Отвергнув Бога-Творца, Будда признал природу и человека бесцельным
коловращением призраков, мельканием «дхарм»*, нескончаемым, никому не нужным
потоком. И он был прав, ибо, если нет Бога Живого, Вселенная заслуживает
уничтожения, жизнь и сознающие себя личности должны исчезнуть навсегда.
Это для них лучший удел.
______________________________________________________________________
* Дхармы — первичные элементы бытия и сознания; их сочетания создают
жизнь. Цель буддизма — исчезновение дхарм в нирване, переход бытия в небытие.
Такова главная причина, почему религия столь возвышенная, как индийская,
не могла стать преддверием к Евангелию.
И все же жизнь и проповедь Гаутамы были одним из величайших событий
в истории духа.
Значение Просветленного отнюдь не исчерпывается нравственным или философским
содержанием его учения. Величие Будды и его предшественников заключается
в том, что они провозгласили спасение главной целью религии. Мудрец, проникнутый
состраданием ко всему миру, он поистине достоин любви и благодарности человечества,
хотя и не был в силах спасти его. Впрочем, кто из людей смог бы совершить
это?