К публикации книги В. Илюшенко "Отец Александр Мень: жизнь и смерть во Христе"

Александр ЗАНЕМОНЕЦ

Через десять лет после гибели протоиерея Александра Меня вышла в свет еще одна книга, посвященная его памяти. Эта книга - "Отец Александр Мень: жизнь и смерть во Христе", ее автор - историк, общественный деятель, писатель Владимир Ильич Илюшенко. В течение многих лет он был близок к о.Александру, хорошо знал его, был его учеником, за прошедшие десять лет выпустил множество работ, посвященных своему наставнику. Многие из них теперь вошли в книгу.
Книга состоит из частей дневника автора, из его выступлений и статей, воспоминаний, стихов. Опубликовано около 50 фотографий о. Александра и близких ему людей. В приложении помещен ряд текстов о.Александра Меня, ранее не публиковавшихся, а в них, быть может, самое интересное - более ста страниц писем о.Александра. Его переписка пока что издавалась крайне скудно, а ведь именно в этом жанре видно то, что часто остается сокрыто во всех других, что предназначалось для немногих или же для одного человека, а поэтому и подвергалось куда меньшей внутренней "цензуре" самого автора.
Эта книга имеет одну особенность, которая сразу бросается в глаза любому читателю - в книге нет вопросов. Она является плодом многолетних трудов автора, и быть может поэтому мы видим как бы результат. По ее прочтении на все находится окончательный ответ: "Александр Мень - одна из самых ярких фигур XX века", "за... отец Александр был убит", "фактически Александр Мень был духовным лидером России, и это стало особенно очевидным после его смерти". Это все цитаты с первой страницы. Кажется, что никаких вопросов больше нет, что через десять лет после смерти о.Александра Меня все стало уже понятно - и в чем его роль, чем он отличался от других, что происходит с христианством в России и со страной в целости, в чем были неправы оппоненты и кто убил о.Александра. И хочется сразу сказать - это не так! Не нужно готовых ответов на все вопросы о месте о.Александра в истории церкви и мировой культуре. Его личность, жизнь и смерть слишком сложны, чтобы ставить "окончательный диагноз". А именно это есть в большинстве текстов, написанных о нем за прошедшие десять лет. И друзьям, и оппонентам все ясно, об о.Александре пишут либо панегирики, либо акафисты наоборот. Не свидетельствует ли как раз это лучше всего о том, что пока слишком много неясного, что пока нет никаких "беспристрастных" оценок, а изобретенное кино - пока лишь черно-белое? Когда о ком-то пишут исследование, кого-то канонизируют или анафематствуют, то всегда есть "за" и "против", всегда есть audietur et altera pars. С 9 сентября 1990 года прошло более десяти лет, но разве большинство оппонентов и друзей о.Александра услышали друг друга? Я принадлежу к куда более молодому поколению духовных чад отца Александра Меня, нежели Владимир Илюшенко, и большая часть моей христианской жизни прошла после 1990 года, поэтому данный вопрос не является праздным. И есть ли на него ответ?
Отвечая на вопросы после одной из своих лекций, о.Александр как-то сказал, что когда о художнике говорят, что он уникален - для него это триумф, когда о священнике - катастрофа. Христианство с самого начала было "командной игрой", в нем не может быть одиночек, потому что Христос создал Церковь, а не партизанские отряды. Более того - христианства нет без Церкви, как говорили отцы первых веков. Поэтому так ли важно, кто "был духовным лидером" своей эпохи - апостол Петр или апостол Павел, св.Серафим Саровский или св.Амвросий Оптинский, старец Силуан Афонский или о.Сергий Булгаков, о.Александр Мень или о.Всеволод Шпиллер? Думается, что важно лишь то, что все они - это Церковь Христова, это Православие в своем месте и в свое время. Имеет ли смысл изымать отдельных "игроков" из их команды? А если с игроком что-то произойдет, то его болельщики разве потеряют интерес к игре?
В книге не видно, с кем вместе работал, молился, проповедовал о.Александр. В конце концов - от кого он, не взирая ни на что, воспринял священническое служение? Не от тех ли епископов, о которых В.Илюшенко говорит, что "в большинстве своем они безоговорочно подчинились богоборческой власти и пошли на постыдное сотрудничество с тоталитарным режимом. Их коллаборационизм морально подтачивал церковь" и которые представляли "полуязыческое и ущербное православие" (с. 94)? Стоит ли замечать, что в словаре самого о.Александра нет ни "постыдного сотрудничества", ни "ущербного православия"? Он, действительно, "не раз говорил, - как пишет Владимир Ильич, - что христианство - религия будущего и нам еще предстоит дорасти до него, а на это могут потребоваться тысячелетия" (с. 95). Но верно ли добавлять к этому, что "Он - дорос. Только (курсив мой - А. З.) он дорос"? Что получается, о.Александр достиг Царствия, а лучший, наверное, аскетический писатель нашего времени о.Софроний Сахаров - нет? А православный миссионер в Африке, ныне митрополит в разрушенной Албании, владыка Анастасий Януллатос? А митр. Антоний Блюм? А о.Николай Гурьянов на острове Залита, к которому приезжают тысячи людей из России и других стран, тоже не дорос? Не сводится ли, в самом деле, это видение мира к тому, как его резюмировал один из оппонентов В.Илюшенко, что "был один хороший человек, да и того убили"? Действительно ли о.Александр трудился на своей ниве один? По книге создается впечатление, что да, но все же хочется надеяться, что это было не так. Уж слишком не хотел о.Александр быть "уникальным священником"!
На протяжении всей книги автор неоднократно возвращается к противопоставлению двух типов веры, которые ярко проявляются в современной России. "Есть две модели христианства, - пишет Владимир Ильич, - религия духа и религия буквы. Религия любви и религия ненависти, притворяющейся любовью, - полярны. Они духовно и экзистенциально непримиримы. Их столкновение неизбежно, как неизбежно противоборство добра и зла" (с. 165). Такое деление удобно, поскольку позволяет объявить оппонентов не просто "еретиками" или "неправославными", но адептами "религии ненависти", а себя - последователями "религии любви". Это удобное разделение крайне сужает горизонт. Ну вот, например, большинство российских новомучеников, отдававших, подобно о.Александру, свою жизнь за Христа и за своих ближних, вряд ли разделяли философские воззрения Вл. Соловьева и уж скорее всего не были в большинстве своем "экуменистами". И что же - они представляют "религию ненависти, притворяющейся любовью"? Не думаю. Если существуют границы, то они должны быть куда сложнее.
Отец Александр всю жизнь ставил нам именно вопросы. На многие из них он не давал готовых рецептов. Его делом было пробудить от духовного и интеллектуального сна людей, десятилетиями в нем находившихся. И он делал это всю жизнь, всю жизнь проповедовал Христа, Его Царствие, вместе со многими другими людьми, которых Господь тоже выслал на Свою ниву. Людей, пришедших ко Христу благодаря о.Александру Меню, действительно, очень много, и их можно найти среди лаврских монахов, среди семинаристов, среди американских русских, среди самых различных людей. По России открываются тысячи храмов, но ведь не все они открыты нами, духовными чадами о.Александра! Увы, его книги продаются не во всех из них, но ведь даже и там люди читают книги и верят во Христа. В конце концов, не проходит же грань между "ущербным православием" и "открытым христианством" по принципу продажи или непродажи книг о.Александра! В подмосковном приходе одного из молодых духовных чад о. Александра Меня в книжном ларьке продавались рядом книги о.Александра и о.Серафима Роуза. Но разве такая "широта" не является пока завидной редкостью?
Своим служением, книгами, молитвой, своей смертью наконец о.Александр поставил перед всеми христианами и нехристианами, перед всеми любящими и нелюбящими его наследие много вопросов. Оппоненты о.Александра тоже вынуждены на них отвечать. Но разве все то, что они говорили за эти годы нам было лишь одними плевелами? Об этом предстоит подумать именно тем, кто о.Александра любит.
В последней беседе с одним из своих прихожан о.Александр говорил: "Есть только одно, ради чего сегодня стоит жить и трудиться - это Православие с человеческим лицом!". В образе и наследии о.Александра мы, его прихожане, слишком часто хотим увидеть только лишь это "человеческое лицо". Оно может быть нам ближе, понятнее, его проще описать. Но говорил он не только о "человеческом лице", но и о Православии. И в этом он был, слава Богу, совсем не одинок в своей жизни и в своей смерти.